Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]

Молодые верят, что бессмертны. Наверное, чаще так и бывает. Но в те минуты, особенно когда неподалеку грохнул взрыв, я понял, что живым с этого поля не выберусь. Кому понадобилось хоронить мертвых? Неужели нельзя было дождаться темноты? Грохотало, выло совсем рядом. Я выдернул голову из земли, чтобы хоть увидеть свою последнюю секунду. Но увидел другую картину. Мелкие и крупные комья земли плясали, подпрыгивали по всей окружности воронки, скатываясь вниз. Конопатого Гришу засыпало по пояс, и он греб под себя еще комья, влипнув лицом в землю.

Князьков матерился, свернувшись в клубок, и дергал из кобуры наган. «Юнкерс» промелькнул прямо над воронкой. Огромный, с изогнутыми крыльями и торчащими, заостренными, как шпоры, шасси, он на долю секунды закрыл полнеба.

— А-а-а! — кричал Князьков и махал наганом. — Долетаешься, сука!

На вершине воронки появился красноармеец в расстегнутой шинели. Возможно, один из артиллеристов. Он хотел спрыгнуть к нам, но неведомая сила смахнула его, и он исчез в одно мгновение. Мне показалось, что это какой-то призрак. Дальнейшее происходило одновременно. Снова раздался грохот, и одна стена бруствера обрушилась стеной на нас. Меня завалило по грудь. Что творилось с лейтенантом и конопатым Гришей из первого взвода, я не видел. С неба опадала завеса пыли, дыма, горящих лохмотьев, потом рядом плюхнулось что-то тяжелое. Я лихорадочно разгребал землю, вырываясь из ловушки, которая могла затянуть меня еще глубже. Почувствовал теплую руку.

— Волков, ты? — кричал лейтенант.

— Я, товарищ…

Слово «лейтенант» произнести не удавалось. Я продолжал раскапывать землю вокруг себя. Попадались целые шматки дерна, килограмма по три. Как меня не пришибло? А может, и ударило, но спас танкошлем. Наконец я докопался до колен и выдернул сначала одну, затем другую ногу. Тьма немного рассеялась, лейтенант тоже вылезал из земляной ловушки. Грудь раздирал кашель. Я понял, что меня душит гарь от взрывчатки. Кое-как помог Князькову и полез вверх, подтягивая его за собой. Оба кашляли и отплевывались. Где-то рядом оставался Гриша из Таганрога, но я чувствовал, что если не выберусь, то через минуту просто задохнусь.

Мы вывалились через бруствер и катались по земле, откашливаясь, выплевывая яд взрывчатки. Сильная тошнота выворачивала желудок, который был пуст, но мне казалось, если вырвет, то сразу станет легче. Я сунул два пальца в рот. Вышло немного воды с зеленью, а во рту нестерпимо горчило, словно я наелся хины.

— Двигайся, шевелись, — бормотал взводный, стоя на коленях и пытаясь подняться.

Весь облепленный землей, он был похож на негра. Рукав кожаной куртки болтался на нитках. Он сорвал куртку, а я телогрейку. Рванул воротник гимнастерки, душивший меня. Кроме нас, возле бруствера лежал красноармеец в распахнутой шинели. Значит, это не призрак и я не свихнулся? Мы кое-как приходили в себя, а боец громко повторял:

— Вам бы воды, а лучше перегонки… стакан… целый.

Он был контужен и кричал во весь голос.

— Там еще один наш боец. Завалило, — в три приема объяснял я. — Вытащить бы…

— Руку вывихнул, — снова запричитал красноармеец, показывая неестественно вывернутую кисть. — Можжит, сил нет. Врача надо, пропадет рука…

— Не скули, — оборвал его Князьков. — Найдем кого-нибудь, вправят.

Немного в стороне пронесся еще один «Юнкерс», стреляя из пулеметов. Я проводил его равнодушным взглядом. За нами пришли ребята из роты и привели на позицию. Гришу из Таганрога откопали уже мертвого. Тихомиров налил лейтенанту и мне по стакану разбавленного спирта. Я запил его водой, и меня вырвало.

— Добро переводит, — бубнил кто-то рядом, но я словно уплывал.

Очухался вечером, уже в темноте. Принесли котелок перловки, но меня воротило от запаха еды.

— Чаю бы…

Паша Закутный принес кружку теплого подслащенного чая. Я мелкими глотками кое-как выпил его. Горло и грудь нестерпимо жгло.

— Спасибо, Паша.

— Не за что. Может, поешь?

— Нет. Мутит. Дай бог, чтоб чай назад не вывернуло.

— Повезло вам с лейтенантом. Рядом трое ребят из полка бежали. От них одни ошметки остались.

— Фрицев отбили? — с трудом произнося слова, спросил я.

— Фрицев? Они сами отошли и на другом направлении прорвались. Они теперь и спереди, и сзади.

— Ничего, — бормотал я, теряя зыбкую нить сознания.

Потом заснул. Ночью меня в караул не будили, и я проспал в окопе под танком на подстилке из еловых веток, закутавшись в шинель.

Что такое один полк или батальон в масштабах тех осенних дней сорок первого года? Когда число погибших, попавших в плен наших бойцов и командиров исчислялось немыслимыми цифрами, которым бы мало кто поверил. Да и узнали мы эти цифры много лет спустя.

Войска 3-й, 13-й, 50-й армий обороняли юго-западные подступы к столице. Я позволю себе обратиться к историческим документам, чтобы яснее понять ситуацию тех дней. Кто-то может найти неточности, ибо история Великой войны за прошедшие две трети века переписывалась не единожды, в угоду приходящим к власти правителям.

30 сентября 1941 года Вторая танковая группа генерал-полковника Гудериана в составе 15 дивизий, из которых — 10 танковых и моторизированных, начала наступление на Орел и Брянск. Его поддерживали почти все силы 2-го воздушного флота.

Действующая здесь 13-я армия Брянского фронта сражалась героически, но противник, используя громадный перевес сил, к исходу дня прорвал оборону и вышел ей в тыл. Первого октября части 2-й немецкой армии генерала Вейхса прорвались в полосе 50-й армии.

Третьего октября моторизированные соединения противника ворвались в Орел и двинулись дальше на Тулу. Шестого октября был захвачен Брянск. Войска Брянского фронта оказались расчлененными на части, а пути для отхода 3-й и 13-й армий перекрыты.

Пока я спал, к нам пробилась танкетка офицера связи армии, который, кроме приказов высокого начальства, сумел провести несколько грузовиков с боеприпасами, сухим пайком и горючим. Утром мы загружали танки снарядами и заливали баки бензином. Наш экипаж с удивлением убедился, что мы истратили в прошедшем бою лишь пяток осколочно-фугасных снарядов, зато щедро высадили запас бронебойных.

Механики-водители почти всю ночь не спали, ремонтировали Т-34 и возились с двигателем Т-26. Командир полка прислал на помощь двух бойцов, разбиравшихся в тракторах. Башню «тридцатьчетверки» кое-как укрепили, хотя угол поворота остался таким же узким. Двигатель Т-26 ремонту не поддавался, требовалась разборка и новые запчасти. Иван Войтик плевался и предрекал, что сцепление полетит через сто метров.

— Встанем посреди поля, и амбец! Бей нас, пока в головешки не превратимся.

— Ты, Ванька, чем орать, лучше бы доломал свои железяки, — тихо посоветовал Прокофий Шпень. — Сделали бы из танка огневую точку, а тебя в запас.

— Какой хрен запас! Винтовку бы сунули, и вперед. Бей фашистов! Пехоты не хватает.

— Да и со жратвой не густо! — поддержал его кто-то из ребят.

Мы ели хлеб с комбижиром и селедкой. Комбижир был противный, вонял коровьей шкурой, крошился и на хлеб не намазывался. Харчи мы запивали все тем же иван-чаем. О чае позаботились танкисты постарше, заявив, что без горячего нельзя. Они же предупреждали молодняк, чтобы не наваливались на комбижир — пронесет после голодухи. Некоторые не послушались и, наглотавшись серых крошащихся комочков, начали бегать после еды в кусты.

Вернулся с совещания командир роты Тихомиров. Сообщил, что ожидается немецкое наступление, но мы пока остаемся в резерве. С запозданием раздали смертные медальоны — пластмассовые карандашики. Некоторые записывали свои адреса, молодые оставляли листы на прикурку. Над Иваном Войтиком, который старательно записал все данные о себе и адрес семьи, кто-то начал подсмеиваться. Иван молчал, старательно слюнявил химический карандаш, потом отбрил молодого:

— Чего рот щеришь? Если меня убьют, жене да детям хоть какая-то помощь от властей будет. Пусть овса мешок или ржи необмолоченной, но с голодухи не помрут. Мне с четырьмя детьми никак нельзя без вести пропадать. Понял? А тебе фугасом башку сорвут — и будешь без вести пропавшим числиться. То ли дезертир, то ли еще непонятно что.

Белорус говорил с такой убедительностью, что смешки прекратились. Командир танка, молодой старший сержант, поддержал своего механика:

— Если пустой лист оставишь, думаешь, судьбу обманешь? Хрена с два. Она у каждого наперед записана до последней строчки. У нас под Смоленском один такой умник был. Как бой, так у него двигатель едва фурычит. За других прятался. А «юнкерсы» с тылу заходить любили. Как врезали «соткой», от экипажа и танка, считай, ничего не осталось. — Сержант вздохнул и добавил: — Жалко ребят.

Я так и не понял, было ли сержанту жалко командира и башнера или весь экипаж вместе с трусливым механиком. Хотя чего там трусливый? Желающих рваться вперед, лоб подставлять — немного.